Антонина Макарова (Парфенова): палач в юбке.
Душа ее не дрогнула ни разу. Ни когда казнила, ни когда шла умирать сама. Только в последний год, когда спустя десятилетия поисков вышли на ее след, она почувствовала страх. Страх не за душу — за жизнь свою. За свою вторую жизнь, купленную страшной ценой.
За всю послевоенную историю СССР была приговорена к расстрелу единственная женщина. Женщина-палач.
…стены не сохранили ни надписей, ни следов, ничего. Как и полвека, как и век назад, все так же пробивается рассеянный свет сквозь решетки на окнах, в тишине поднимается и играет в лучах пыль, мнется под ногами овес. Тихо и недвижно стоят лошади. 2003 год, осень. Шестьдесят лет назад в этих стойлах ждали смерти люди.
В начале ХХ века в поселке Локоть (сейчас — Брянская область) было имение князя Михаила Романова. Липовая аллея, «царский» яблоневый сад, посаженный в форме двуглавого орла, и известный на всю Россию конезавод. Потом князей не стало, имение сгорело, яблони распределились по участкам советских граждан. Когда пришла война, лошадей угнали, а конюшни завода стали тюрьмой. На оккупированной территории немцы в сорок первом — сорок третьем годах проводили эксперимент: в руки локотского самоуправления была отдана вся власть в этой полицейской «республике» — в обмен на установление фашистских порядков. Тюремным палачом работала Антонина Макарова. 19-летняя русская девушка.
«Я расстреливала заключенных за тюрьмой, примерно в пятистах метрах от тюрьмы, у какой-то ямы. По команде кого-либо из начальства я или ложилась за пулемет, или становилась на колени и производила стрельбу из пулемета по обреченным, стреляла до тех пор, пока не падали все». (Протокол допроса от 8 июня 1978 г.)
30 сребреников.
Она уходила на фронт добровольцем, с сумочкой санитарки через плечо. Оборона Москвы, отступление, плен. Бежав из плена, оказалась в поселке Красный Колодец, рядом с Локтем. Она была совсем одна. И очень хотела жить. В Красном Колодце ей нечем было даже платить квартирной хозяйке. У нее был выбор. В непроходимом Брянском лесу, подступавшем к деревушке, действовали партизаны. В Локте, совсем рядом, сыто жили русские фашисты.
Ей было 19, и она знала, что будет жить. Что должна выжить.
В форме советской военнослужащей, стройная и дерзкая, нервным запоминающимся жестом поправляя рукой темные волосы, она пошла к заставе локотской тюрьмы… Ее взяли на работу. За тридцать немецких марок. За тридцать немецких сребреников.
Такой ее и запомнили — и местные, оставшиеся в живых жители, и тюремщики. Молодой, красивой, в гимнастерке. И даже когда ее, постаревшую, пополневшую, в очках в тяжелой оправе, спустя сорок лет привезли в Локоть — она была узнана. Следователи говорят, что опознавали ее по жестокому взгляду. И на очную ставку с ней шли как на смертную казнь.
«Тонька-пулеметчица» — так ее звали в той жизни.
— Стон стоял. Людей набивали в стойла так, что нельзя было не то что лечь, даже сесть, — рассказывает мне местная жительница Лидия Бузникова.
Перед первым расстрелом ей дали водки. Потом она пила сама — но уже после расстрелов. Может, чтобы забыть сегодняшний день, может, чтобы дожить до завтрашнего. Ведь патронов всегда было достаточно. Говорят, в свободное от работы время она обходила стойла, смотрела на людей — из любопытства. А может, от ужаса. Ни один человек не знает, что творилось у нее в душе.
Ей же нравилось быть Тонькой-пулеметчицей, нравилось выделяться, нравилась ее роль. Из конюшни вместе со стонами запертых в стойлах людей неслись звуки пьяных гулянок. Тонька плясала в новеньких сапогах с немцами на дощатом полу «клуба» после расстрелов. Они ее любили, и у нее было довольно всего — папирос, одеколона, мыла… Она была жива.
Война все спишет.
«Все заключенные были для меня одинаковы. Менялось только количество, остальное было как обычно: мне приказывали расстрелять группу, на место расстрела кто-либо выкатывал мой пулемет, по чьей-либо команде я ложилась за пулемет и стреляла, а после я уходила с места расстрела. Обстоятельства расстрела я старалась не запоминать». (Протокол допроса от 4 июля 1978 г.)
Елену Мостовую молодой девушкой бросили в лошадиные стойла за то, что она рисовала тушью партизанские листовки. Сейчас 80-летняя женщина живет недалеко от своей тюрьмы: «Электричества не было, свет — только тот, что из окошка, почти полностью заложенного кирпичом. И только один просвет — если встать на подоконник, то можно заглянуть и увидеть мир божий».
Квартирная хозяйка Тоньки-пулеметчицы, погибающая с голоду в своем Красном Колодце, однажды пришла к немцам попросить соли. Повстречала свою бывшую постоялицу. В комнате Тоньки, в домике рядом с конюшней, увидела пулемет «максим» и гору одежды в углу. Тонька объяснила, что она расстреливает людей и снимает с них одежду. Соли хозяйка не взяла.
«Я их не знаю, они меня не знают, деньги, главное, платят. А война все спишет», — говорила Тонька. Жизнь не списала.
Вторая жизнь.
В сорок третьем к Брянщине подходили советские войска. Выбирать было уже нечего — нужно было спасать свою жизнь. И Антонина Макарова ушла с локотскими тюремщиками и остатками немецких войск на запад, стерев из своей памяти Тоньку-пулеметчицу. Ей удалось раздобыть военный билет, который подтверждал, что в сорок первом — сорок третьем годах она служила санинструктором в Красной армии. В Кенигсберге, в военном госпитале, Антонина Макарова познакомилась со своим будущим мужем, фронтовиком, и взяла его фамилию. Жизнь началась с нового листа.
Почти сорок лет было ей отпущено на ее вторую жизнь. Никто не знал о ее прошлом. В маленьком белорусском городке они с мужем работали на швейном предприятии, ходили на демонстрации, рожали детей. «Семья фронтовиков», — с уважением говорили о них. Парадный портрет постаревшей Тоньки-пулеметчицы долгое время висел на Доске почета. В доме она была главной. Муж ее очень любил.
Она смогла забыть обо всем. И даже не могла бы найти на карте место такое — Локоть.
Искать ее начали сразу после войны. На допросах многие каратели говорили о Тоньке-пулеметчице, Медсестре, Москвичке. Но как ее звали, сказать не мог никто. Ее разыскное дело то сдавалось в архив, то снова всплывало. И только начальник локотской тюрьмы, с которым у нее был роман, вспомнил фамилию девушки-палача. Прошли еще годы, прежде чем смогли выйти на ее след в Белоруссии.
«Ее действительно ничто не мучило, не тревожило. И только в последний год, говорит, что-то начало беспокоить, сниться что-то нехорошее стало…» — рассказал мне Петр Головачев, оперативник КГБ, возивший знавших Тоньку-пулеметчицу свидетелей весь тот год в Белоруссию на опознание. На улицах городка он то тут, то там подсовывал ей тени из ее прошлого — но она ничего не подозревала. Лишь тревожно спала.
Когда к ней подошли и пригласили сесть в машину для разговора, она попросила сигарету. Ни страха, ни волнения, ни слез — и так до последней минуты. Попрощаться она ни с кем не успела. Семья ее только тогда узнала о Тоньке-пулеметчице.
Летом 1978 года ее привезли в Локоть на следственный эксперимент. Ее сразу узнали. Она усталой походкой шла свои пятьсот метров от тюрьмы до «ямы» и вспоминала. Свои 19 лет и желание жить, начальника тюрьмы, который отдавал приказания стрелять, танцы в «клубе», где сейчас пылятся лопаты и веники, новенькие сапоги, двух дочерей и свою вторую, последнюю жизнь.
В ходе следствия официально была доказана причастность Антонины Макаровой к расстрелу 168 человек.
Ее судили в Брянске и приговорили к расстрелу. Наступавший 1979 год был объявлен Годом женщины. Она ждала ответа на прошение о помиловании. Ей отказали.
…Спустя 25 лет, после того как Тоньку-пулеметчицу нашли, я встретилась с ее родными и близкими. Они прожили жизнь, полную печали и позора, тяжело болели и страшно умирали. «Развалилось как-то все сразу», — говорит мне ее дочь, которой сейчас столько же, сколько было ее матери, когда за ней пришли.
«Боль, боль, боль… Она же четырем поколениям жизнь испортила… Вы хотите спросить, приняла бы я ее, если бы она вдруг вернулась? Приняла бы. Она же мать… А я вот даже и не знаю, как мне ее вспоминать: как живую или как мертвую? Вы не знаете, что с ней? Ведь по негласному закону женщин все равно не расстреливали. Может, она и жива еще где? А если нет, то вы скажите, я наконец свечку пойду поставлю за упокой ее души».
…В Локте и поныне растут «царские» яблони. В конюшнях тихо и недвижно стоят лошади. Говорят, конезавод купил «Газпром», строит новые здания. Жизнь продолжается. Но время там остановило
Женщина - палач.
Линейный вид
