И мы простим, и Бог простит.
Мы жаждем мести от незнанья.
Но злое дело - воздаянье
Само в себе, таясь, таит.
И путь наш чист, и долг наш прост:
Не надо мстить. Не нам отмщенье.
Змея сама, свернувши звенья,
В свой собственный вопьется хвост.
Простим и мы, и Бог простит,
Но грех прощения не знает,
Он для себя - себя хранит,
Своею кровью кровь смывает,
Себя вовеки не прощает -
Хоть мы простим, и Бог простит.
Сакс замолчал. Джаз плачет по-мужски,
Так судорожно, сдержанно и скупо,
Захлебываясь низким, темным звуком,
Заламывая холодом виски.
И снова сакс. Все резче, жарче, чище
Играет джаз в полупустом кафе.
Сейчас сюда опять придет Орфей,
Мне говорили – он кого-то ищет.
Ко мне подсядет. Забормочет: “Я
Отлично помню, я спустился, чтобы...”
Его слова меня забьют ознобом,
Прокравшись сквозняком продоль хребта.
Закурит, нервно выпуская дым,
Завертится – как будто в клетке птица
На жердочке: “А Вы могли мне сниться?
Еще тогда... когда я видел сны...
Шампанского?” – Гарсон разлил “Надежду”:
“За встречу, друг! До дна, до дна, до дна!
Вас звать... я забываю имена,
но Вас... скажите, мы встречались прежде?”
Я улыбаюсь. Мне тепло и так…
Так непроизносимо-невесомо.
Я улыбаюсь: “Нет, мы незнакомы”.
Сакс заново вступил, разрезав такт
На две неравных ноты. Вдруг, вскочив
И на пределе связок или легких,
Так, что забьют в набат столы и стекла,
Крещендо пианиста перекрыв,
Переломившись надвое, как в бездну
Сорвавшись и пугаясь пустоты,
Он выдохнет: “Так, значит, это ты?”
И затаит дыханье – вдруг исчезну?
Огромный, черный, сумасшедший грач,
Влетев в окно, на пианино сядет.
Расстроено, растерянно, не глядя,
Не в такт – разочарованный трубач
Вступает, тут же поперхнувшись звуком.
Болезненно прищурившись, Орфей
Прошепчет хрипло: “Я Вас спутал с ней,
Простите!” – и с такою мукой
Посмотрит мне в глаза, что захочу
Зажмуриться. Мне сразу станет тесно,
Как будто съежатся в размерах стулья, кресла,
Столы под скатертью, похожей на парчу.
Слова и улыбки ее, как птицы,
Привыкли, чирикая беззаботно,
При встречах кокетничать и кружиться,
Незримо на плечи парней садиться
И сколько, и где, и когда угодно!
Нарядно, но с вызовом разодета.
А ласки раздаривать не считая
Ей проще, чем, скажем, сложить газету,
Вынуть из сумочки сигарету
Иль хлопнуть коктейль коньяка с «Токаем».
Мораль только злит ее: — Души куцые!
Пещерные люди! Сказать смешно!
Даешь сексуальную революцию,
А ханжество — к дьяволу за окно!—
Ох, диво вы дивное, чудо вы чудное!
Ужель вам и впрямь не понять вовек,
Что «секс-революция» ваша шумная
Как раз ведь и есть тот «пещерный век»!
Когда ни души, ни ума не трогая,
В подкорке и импульсах тех людей
Царила одна только зоология
На уровне кошек или моржей.
Но человечество вырастало,
Ведь те, кто мечтает, всегда правы.
И вот большинству уже стало мало
Того, что довольно таким, как вы.
И люди узнали, согреты новью,
Какой бы инстинкт ни взыграл в крови,
О том, что один поцелуй с любовью
Дороже, чем тысяча без любви!
И вы поспешили-то, в общем, зря
Шуметь про «сверхновые отношения»,
Всегда на земле и при всех поколениях
Были и лужицы и моря.
Были везде и когда угодно
И глупые куры и соловьи,
Кошачья вон страсть и теперь «свободна»,
Но есть в ней хоть что-нибудь от любви?!
Кто вас оциничивал — я не знаю.
И все же я трону одну струну:
Неужто вам нравится, дорогая,
Вот так, по-копеечному порхая,
Быть вроде закуски порой к вину?
С чего вы так — с глупости или холода?
На вечер игрушка, живой «сюрприз»,
Ведь спрос на вас только пока вы молоды,
А дальше, поверьте, как с горки вниз!
Конечно, смешно только вас винить.
Но кто и на что вас принудить может?
Ведь в том, что позволить иль запретить,
Последнее слово за вами все же.
Любовь не минутный хмельной угар.
Эх, если бы вам да всерьез влюбиться!
Ведь это такой высочайший дар,
Такой красоты и огней пожар,
Какой пошляку и во сне не снится!
Рванитесь же с гневом от всякой мрази,
Твердя себе с верою вновь и вновь,
Что только одна, но зато любовь
Дороже, чем тысяча жалких связей!
Вот и забыли. Сломали и бросили...
В душу врывается, пули быстрей,
Снайперским выстрелом девочки-Осени,
Холод косых, неуютных дождей.
Вот и прошло. Надо было отмучиться.
Жизни спасибо...и прочим врачам.
Хочешь вернуть? Нет, уже не получится -
Стало не страшно одной по ночам.
Тело забыло чужое неистовство,
Мысли не ранят и слёзы не жгут.
Запаха нотки, до одури близкого -
Лишь в парфюмерном, на пару минут.
Встречи редки. В поцелуях отказано.
Сердце давно по тебе не болит...
Всё, что с "остаточной нежностью" связано,
Память отметила знаком Delete.
Поздно. И грустною девочкой-Осенью
Выучен самый ненужный урок...
Взгляд в твои серые, с лёгкою просинью,
"Не подходи ", и взведённый курок.
На слабом огоньке
Растапливаю боль,
Осколок ледяного "никогда".
И тает на щеке
Разлука, нотой "соль"
Под тихий шёпот: - L’addition, madame...
Французское кафе,
Зелёный палантин,
Чуть сглаженный минор дрожащих плеч...
Разбита... Тout а fait...
И только ты один
От этой боли можешь уберечь.
И, слушая едва,
Случайных vis-а-vis,
Я вспоминаю глаз знакомых свет...
И вновь ищу слова,
Достойные любви...
И понимаю, что достойных - нет.
Ночь за окном. И Луна улыбнется,
Молодость дробью по венам стучит.
Я не люблю равнодушное солнце,
И не люблю равнодушных мужчин.
Пусть кто-то скажет, что стыд потеряла,
Скажет, что нет на плечах головы,
Я все с тобой начинаю с начала,
Хоть мы с тобой не знакомы, увы...
Встреча...Мгновение прикосновенья,
Взгляд твой поймала...и просто сдаюсь
К Дьяволу Солнце! Да будет затмение!
В этих руках ничего не боюсь!
Губы твои нежным стоном ответят-
Участь моя без меня решена.
Каждая женщина чуточку ведьма,
Если мужчина - слегка Сатана...
Сей поцелуй, дарованный тобой,
Преследует мое воображенье:
И в шуме дня и в тишине ночной
Я чувствую его напечатленье!
Сойдет ли сон и взор сомкнет ли мой —
Мне снишься ты, мне снится наслажденье!
Обман исчез, нет счастья! и со мной
Одна любовь, одно изнеможенье.
Линейный вид
