[Синдикат]

Валерия Ободзинская

Засыпала с папой, он гладил меня и говорил: представь, что ты полностью расслаблена, руки тяжелеют, глаза закрыты... Просыпалась от смеха. Папа с мамой всегда утром о чем-то говорили, лежа в постели и смеялись. Ночью я всегда так крутилась в кровати, что когда просыпалась, мои ноги лежали у папы на голове. Папа учил меня играть в шахматы, но безрезультатно. В итоге с ним играл мой друг, соседский мальчик, а я на них смотрела с восхищением.
Перед сном папа всегда делал мне гоголь-моголь, это мое любимое блюдо в детстве.
А бывало, идет мимо меня на кухню, вдруг обернется, и говорит:
-Лерик! Давай с тобой буги-вуги танцевать! – хватает на руки, поет, танцует, смеется...
Папа казался мне мужественным, серьезным человеком, и я немного стеснялась, что он певец. Казалось, не мужское это дело, не серьезное. Славы и популярности никакой я не ощущала. Хотя мы ездили на гастроли, но я никогда не видела его по ТВ и сделала свои выводы на этот счет. Поругались мы с ним один раз в жизни, на гастролях. Я убежала перед концертом осматривать здание, папа искал меня, и когда нашел, отшлепал. Я была просто ошеломлена. Я считала, что никто не имеет право меня трогать, проявлять силу. Я стала ругать его, он замолчал.
Начался концерт. Обычно, я была за кулисами, в гримерке, любила общаться, но когда слышала любимые песни, бегом бежала в зал. Тогда мне нравились: "Белые крылья", Снег кружится", "А глаза твои такие", "Уходят женщины", "Анжела"+
В этот раз я не сидела за кулисами, а осталась в зале. Папа всегда пел "А глаза твои такие" глядя на меня, потому что эту песню он написал в честь моего рождения. Сегодня же он впервые вышел в зал, прошел мимо меня прямо к какой-то девочке, которая сидела неподалеку от меня, слева. Он никогда не выходил в зал под эту песню, но сегодня он был само обаяние, а я сидела и плакала от обиды, чувствуя себя преданной, что меня променяли, злая, что папа, таким образом, обошелся со мной, и в то же время безумно виноватая перед ним.
Нет, дело не в том, что я хотела, чтоб он пел ее непременно мне. Я увидела, что папа хотел проучить меня (так демонстративно повел себя), и мне достался только его недовольный взгляд. Однако с этого дня папа всегда говорил со мной, как с взрослым человеком, равным ему, а я никогда больше с ним не спорила.
Это было в 86 году, а в декабре 84-го мама с папой поженились второй раз.


Валерия Ободзинская


Как-то шли мы с папой по улице, а навстречу нам шел пьяный, ужасный человек, который едва походил на человека. Мне хотелось перейти на другую сторону улицы. Мужчина обратился к папе, попросил сигарет. Папа остановился, заговорил с ним, будто не видел, как ужасен облик этого «человека». Говорил с ним как-то по-доброму, и сигарет дал, и прикурить, но дистанцию между ними сохранил. Мы пошли дальше, как ни в чем не бывало, а тот человек больше не казался мне уже таким страшным. Папа говорил с ним, как с человеком, чем дал мне понять, что не нужно судить людей по одежке. Когда папа жил у другой женщины, я приезжала к ним. Папа водил меня на горку. Когда провожал меня домой, мы шли с ним молча, будто обиделись друг на друга. Не смотря на развод мамы и папы, папа приходил домой, и первым делом осматривал квартиру. Видно было, что ему нравилось, что в его доме все осталось на своих местах. Один раз случилось так, что я не виделась с папой довольно долго, сейчас точно не могу сказать сколько, примерно пол года. Это единственный раз, когда я не видела его так долго.
Как-то утром собиралась в школу, завтракала, а по радио говорят:
- Сегодня скончался Валерий Ободзинский!
Я знала, что это неправда, но странно, дико было услышать такое.
Прошло еще какое-то время после этого. Помню, как сидела дома, и раздался звонок в дверь.
- Кто там?- спросила я.
- Это я, свои, - ответили мне.
Я открыла дверь. Смотрю, и не узнаю. Вижу, что-то знакомое, но никак не могу вспомнить, где бы мы могли встречаться раньше. Папа работал тогда в церковном хоре, отрастил бороду, и очень постарел.
Я долго смотрела на него, и не узнавала, потом вижу… глаза родные.
Позже он учил меня играть на пианино.
Он говорил мне: «… представь осень, слышишь, как падает каждый листик, плавно, медленно, а вот подул ветер, и сдул его на землю. А здесь…, слышишь, как душа мечется…»
Он сам не играл, но он говорил. Он умел донести до меня настроение и чувства. В музыке все ассоциировалось у него с предметами, природой, и так красиво рассказывал, что мне казалось, что я играю произведение первый раз в жизни, и никогда раньше не слышала его.